Особый режим особого заключенного
Наверное, в истории России еще не было такого, чтобы смерть заключенного вызвала настолько мощный информационный выхлоп в зарубежных медиа. Политики стран НАТО сочли необходимым заметить эту смерть, резко высказаться, объявить виновных, пригрозить карами, а пресса услужливо подхватила и растиражировала их заявления. Но этот заранее вынесенный приговор настораживает.
Чтобы было понятно, почему информационный шум вокруг смерти осужденного, отбывающего наказание за корыстное преступление, вызывает у меня интерес, вынужден признаться: работа следователем военной прокуратуры оставляет отпечаток на всю жизнь. Даже став адвокатом, формальная обязанность которого лишь защищать своего клиента, я так и не научился абстрагироваться от фактов и игнорировать объективную истину. Из-за этого не раз пришлось отказываться от выгодных предложений и заведомо выигрышных процессов — через себя не переступишь.
Служба военного следователя сильно отличается от работы гражданского. Гражданский работает на своей, изученной вдоль и поперек территории, в родной обстановке, среди друзей и знакомых. Если не деятельной, то уж моральной поддержки ему искать не приходится — каждый поможет и поддержит: не советом, так добрым словом. Военный же всегда делает свое дело в агрессивной среде — приезжает издалека к совершенно чужим людям, воспринимающим его как опасного чужака. И тут приходится рассчитывать только на свои силы, а к любой сторонней помощи относиться — нет, не с опаской, но критически, осторожно, осмысливая все возможные нюансы, потенциальные связи и заинтересованность.
У гражданского следователя есть мощное подспорье — уголовный розыск. Недаром их в свое время прозвали легавыми — опера разнюхают и «в зубах принесут» столько фактов, что следователю останется лишь собрать картину преступления воедино и подшить к делу все доказательства. Тут скорее работа грамотного юриста, готовящего все материалы к проверке не менее подкованными законниками — прокуратурой и судом.
У военного следователя этой опоры нет — поскольку нет в воинских частях сыскарей. Если же местные особисты чего и знают, то ни в коем случае информацию не сольют — не из вредности, конечно: им устав службы не позволяет нарушать режим секретности.
Следователь военной прокуратуры — и опер, и криминалист, и психолог, и адвокат с прокурором в одном лице: должен все изучить, взвесить и даже поспорить сам с собой, оценивая доказательства, показания и версии. Причем права на ошибку Родина не дает — ты не просто представитель юстиции, ты офицер Российской армии, и с тебя спрос как с военного, отвечающего за обороноспособность.
Каждый раз, когда засыпал под рев винтов на неуютном сиденьице военно-транспортного самолета, которое и креслом-то не назовешь, заставлял себя отбросить мысли о предстоящем расследовании. До того как будут изучены факты, любые прогнозы и представления — лишь домыслы. А на месте главное понять, кому выгодно, как учил римский консул Люций Кассий Лонгин Равилла, прослывший прозорливым следователем и мудрым судьей — Cui prodest? Cui bono?
За время службы навыки следствия стали частью натуры, вросли в меня до состояния рефлексов. Любую информацию, любое сообщение, любую новость невольно начинаю анализировать, препарировать показания свидетеля по уголовному делу, отмечая ложь, несоответствия действительности, странные совпадения и, конечно, задавая вебе вопрос: «Cui bono?»
Так кому же выгодна смерть Навального? Посмотрите сами, кто уже вовсю торгует ею, стремясь получить политические бонусы. Первым отметился актер разговорного жанра и продюсер кровавых событий Зеленский. Ему сейчас нужны любые информационные поводы для громогласных речей, способных заглушить ропот населения, недовольного мобилизационной охотой на людей, и треск обрушившегося фронта в Авдеевке.
За ним подтянулись кандидаты в президенты США, торопясь в борьбе за голоса избирателей переплюнуть друг друга в яркости заявлений. Выступили все антироссийские лидеры, от европейских тяжеловесов до визгливых прибалтийских лимитрофов.
Пожалуй, если бы эта публика могла дотянуться, она бы с превеликим удовольствием убила бы Навального ради такого всемирного хайпа. Но руки коротки. А вот использовать внезапную кончину заключенного им по силам, и они своей незамедлительной крикливой реакцией в полной мере ответили на вопрос, кому выгодно. И одновременно продемонстрировали, насколько эта смерть не только не выгодна, но и вредна России.
Однако же «показания» западных лидеров есть, и сбрасывать их со счетов следователю не пристало. Вот, говорят, создали заключенному невыносимые условия, чем и подорвали здоровье. Давайте проверим это.
Да, места заключения — не курорт, туда не на отдых и оздоровление отправляют. Однако, может быть, к нашему фигуранту был какой-то особый подход? Не поверите, но да, был!
Тот же Джо Байден утверждает, что «даже в тюрьме он был мощным голосом истины». Действительно, блог заключенного продолжал активно работать. Была ли в этом голосе истина — вопрос отдельный, но публикации случались регулярно. А много ли вы знаете заключенных, продолжающих медиаактивность после приговора? Весьма популярные блоги и каналы в момент прекращали свою деятельность после даже задержания, не то что начала отбывания наказания авторов. Получается, у осужденного Навального были особые права, которые всем остальным заключенным России и не снились.
Особые условия были и в других аспектах лагерной жизни. Председатель Общественной наблюдательной комиссии Москвы Георгий Волков запрашивал данные о пребывании гражданина Навального в колониях Владимирской области. И оказалось, что если на среднестатистического заключенного приходится 0,29 визита адвоката, то к Навальному — 429 визитов за тот же период. В среднем прибывший в колонию адвокат общается с заключенным 23 минуты, с нашим «особым» адвокаты провели более 976 часов! На одного заключенного приходится 1,6 посылки, а «жертве режима» передали 78. При этом средний заключенный работает 1761 час в год. Навальный же во владимирских колониях не работал ни часу.
Итак, действительно, режим у гражданина был особый. В рамках закона, но — особый. Такое могут позволить себе очень, очень богатые люди — платить адвокатам за то, чтобы вместо отбывания наказания сидеть с ними буквально днями. Если криминальные аферы позволили заполучить многомиллионное состояние, а правосудие не дотянулось до этих денег, не конфисковало их, то можно смело тратить десятки миллионов на практически постоянное присутствие адвоката рядом, закон это не запрещает.
Самое удивительное, что имея в колонии совершенно эксклюзивное положение, которое, вероятно, вызывало зависть всех остальных осужденных, Навальный был еще и недоволен. Если в среднем на заключенного приходится 0,01 жалобы, то этот гражданин настрочил 734 жалобы.
Подведем промежуточный итог: да, зарубежные политики правы, у умершего действительно был совершенно особый режим, который он сам для себя создал. Могли ли бесконечные посиделки с адвокатом вместо полезного труда подорвать здоровье? Могла ли колоссальная прибавка к стандартному рациону, переданная в посылках, навредить? Повлияло ли на состояние организма нервное перенапряжение при написании бесчисленных жалоб? Это вопросы к врачам, ответ на них могут дать только они.
А что же с обвинениями России и российской власти? Пожалуй, вина в том, что в учреждениях системы исполнения наказаний существует легальная возможность создавать себе особые условия. По-хорошему, стоит пересмотреть законодательство, обеспечив всем заключенным — вне зависимости от их материального положения — равные условия. Ведь главной целью наказания является исправление и воспитание осужденного, для чего труд в коллективе подходит гораздо больше, чем уединение с адвокатом.
