Битва длилась 9 часов 15 минут
Историю, о которой хочу поведать, я услышал на борту авиалайнера Лос-Анджелес — Москва на высоте десять тысяч метров летом 1994 года, когда мы с Шамилем Тарпищевым возвращались с чемпионата мира по футболу. Но будучи под впечатлением драматического финала Бразилия — Италия на раскаленном стадионе «Роуз Боул», когда под палящим сорокаградусным солнцем легендарный итальянец Роберто Баджо не забил решающий пенальти, подарив бразильцам победную «самбу», рассказ Шамиля Анвяровича оставил, что называется, на потом.
А в недавнем юбилейном интервью с Тарпищевым на первый план вышли его рассказы, как в детстве они с соседом по двору, впоследствии ставшим «легендой номер семнадцать», Валерием Харламовым и одноклассником Сашей Панасовым каждый вечер во время чемпионата мира по хоккею собирались у Шамиля дома у маленького телевизора КВН с линзой, накрывались одеялом, чтобы было лучше видно, и смотрели матчи. Или как четыре года в армии он играл в теннис с министром обороны маршалом Гречко. А чего стоит одна история, как в свой день рождения в президентской резиденции «Бочаров Ручей» по предложению Ельцина, когда шел снег с дождем, нырнули они в ледяную воду при температуре 7 градусов в Черном море… Так Борис Николаевич, когда обтерлись полотенцами, сказал: «Ну что, по второму заходу?» И Шамиль Анвярович запомнил тот день рождения на всю жизнь.
Слушать сочные истории неиссякаемого рассказчика Тарпищева можно бесконечно, но я понимал, что тема неофициального мирового теннисного рекорда, установленного им с соперником Анатолием Волковым в 1972 году в Ташкенте, когда матч длился три дня и продолжался девять часов пятнадцать минут, опять ускользает. Рекорд не был официально зарегистрирован, поскольку в то далекое время мало кто слышал о Книге Гиннесса, да и кому могло прийти в голову отправить туда спортивные протоколы.
Вообще, в мировой классификации тенниса фиксируются разнообразные достижения. Скажем, самый долгий обмен ударами состоялся 12 марта 1988 года. Теннисисты Капп и Дьюгган в матче, проходившем в Санта-Барбаре, держали мяч в игре 3 часа и 33 минуты. При этом мяч 6202 раза перелетел через сетку. С самой высокой скоростью полета мяча выполнил подачу хорват Карлович 5 марта 2011 года в Загребе — 251 км в час. А в 2010 году американец Джон Изнер и француз Николя Маю на Уимблдоне выдали настолько сумасшедшую битву, что не выдержало даже электронное табло. Их фантастический поединок продолжался в течение трех дней — одиннадцать часов пять минут чистого времени, причем на ранней стадии турнира, когда на арене было немногим больше пятисот зрителей. Матч два дня подряд переносился из-за наступления темноты. На третий день вокруг неуступчивого соперничества на корте стало твориться нечто невообразимое: на арене появилась даже королева Великобритании Елизавета II, отменив прием в Букингемском дворце.
Первые полосы газет пестрели заголовками, посвященными этому марафонскому матчу. Мария Шарапова высказалась без затей: «Я бы уже лежала в местной больнице». Семикратный чемпион турниров Большого шлема американец Джон Макинрой был в восторге: «Это достойно небывалого уважения. Я поражен, как они еще стояли на ногах?..» Вторая ракетка мира Роджер Федерер признался: «Я смотрел за этим матчем и не знал, плакать мне или смеяться».
На третий день при счете 47:47 погасло табло, так как это был максимальный счет, на который оно было запрограммировано. В итоге выиграл Джон Изнер — в следующем круге измотанный до смерти американец, конечно же, вылетел. А сколько будет держаться этот рекорд — один теннисный бог знает. Достижение Шамиля Тарпищева и Анатолия Волкова оставалось непревзойденным, вы только представьте себе, 38 лет! К слову, легендарный рекорд Боба Бимона в прыжках в длину на 8 м 90 см в финале Олимпиады 1968 года в Мехико, прозванный космическим, никто не мог покорить 23 года — почувствуйте разницу!
Сегодня, в день рождения российского тенниса — отсчет идет с 12 июня по новому календарю 1875 года, когда великий князь Сергей Александрович Романов сделал в своем дневнике запись: «В теннис на траве играем с братьями…» — кажется уместным вернуться к историческому ташкентскому матчу 1972 года между Шамилем Тарпищевым и Анатолием Волковым на турнире сильнейших теннисистов страны.
— Но снится ташкентский матч мне и по сей день. Жарища в городе стояла несусветная, на корте зной, дышать нечем… И представьте, я в этом пекле еще и ангину прихватил — на здоровье не жаловался, но с детства горло самое слабое место. Ну, как водится, попил на жаре что-то холодное — и вот результат: нос и горло заложило по полной, не вздохнуть. Но не сниматься же с турнира; вышел на корт, Толя повел по сетам 2:1, правда, в четвертом сете я ситуацию поправил, выигрывал 5:2. Тут чувствую — глотать не могу, подхожу к судье, прошу позвать врача — думаю, может, лекарство какое даст, чтобы продышаться. Кстати, доктором на соревнованиях был Когановский — личный врач маршала Тухачевского. Судья подумал и говорит: «Когановский человек пожилой, чего его тащить на солнцепек. Тебе положено десять минут на перерыв, вот и сбегай к нему». Честно говоря, не помню, какое лекарство дали, но, когда вернулся на корт, мне засчитали поражение.
— Я просто в ступор впал, в столбняке был, бегу к судье: «Вы сами меня на десять минут отпустили, как можете засчитывать поражение?» По-моему, от возмущения даже нос задышал, я аж дымился уже не от жары, а от переполнявших чувств. Начались судейские переговоры: пришел главный арбитр Перетт и, не вникая в детали, безапелляционно велел снять меня с соревнований. Тут уже надо было биться не только на корте, откуда меня попросили. Написал заявление в тренерский совет, там, по-моему, тоже обалдели, но после долгого обсуждения приняли справедливое решение — доигрывать.
Мы к тому времени с Толей отпахали на корте почти четыре часа, матчи с ним у нас всегда были долгими, начало темнеть. В общем, пока суд да дело, тренерский совет объявил, что поединок будет доигрываться на следующий день. И тут Волков воспротивился: «Я против, доигрывать не согласен, не хочу участвовать в лотерее. Давайте начнем всё с начала». Я уже был на всё согласен, спорить не стал, махнул рукой: «С начала, так с начала».
Проснулся на следующий день — мне еще хуже, а на улице температура поднялась как в сауне. Сначала отыграли плановые матчи, которые никто переносить не собирался — турнир проходил по круговой системе. И потом десерт — в четыре вышли с Толей доигрывать. Он выигрывает первый сет, второй и ведет в третьем.
— А у меня на корте одна мысль: «Зачем все эти мучения и страдания? Чтобы так бездарно пролететь? Нет, проигрывать нельзя, надо собраться». Вытащил сет, что называется, на зубах, а в следующем, четвертом, как и накануне, веду 5:2.
— Мистика! Но дальше начинается фантасмагорический сценарий. Мяч на Толиной половине, он попадает по нему ободом, но в площадку, я отбиваю — он снова играет ободом, бью третий раз — он вообще промахивается мимо мяча. Ни до, ни после такого не встречал, кричит мне: «Я ничего не вижу!» Тут я не выдержал, закипел: «Ты сам всю эту катавасию затеял, потребовав играть с нуля!» Ладно, спрашиваю: «Толь, там в углу корта мотоцикл стоит, видишь?» Он отвечает: «Ничего не вижу». Представляете, зрение потерял, ослеп от перегрузок, к счастью, временно. А нам оставалось до восьми вечера, когда игру переносят на следующий день из-за темноты, мучиться на корте всего двенадцать минут…
— Ну однозначно, если один из соперников не может продолжать встречу, победу присуждают другому; но тут всё с ног на голову перевернули. Конечно, Толя не только соперник, но и друг. Но спортивных принципов никто не должен, да и не вправе, отменять. И, при всем сочувствии к Толиным проблемам — а у меня самого разноцветные круги крутились перед глазами и состояние было близкое к обморочному, — существует аксиома: если один из противников не может по медицинским показателям продолжать игру, то победа присуждается другому.
— Арбитр ушел с вышки, а тренер сборной Андреев вынес вердикт: «Матч снова переносится на завтра». Спрашиваю: «С какой стати? Посмотрите на часы: еще двенадцать минут можно было бы играть». В ответ услышал: «Десять минут положено на врача, а за две минуты ты матч не выиграешь!». Сил на дискуссию не оставалось, но я все равно сказал: «Толя даже подать не может, любой вам объяснит, что я выиграл». Но тут как в старой пословице: закон что дышло, куда повернул, туда и вышло. Андреев с упорством, достойным лучшего применения, стоял на своем: «Переносим».
Дальше Толю увезли на «скорой», а я шатаясь выполз с корта. В раздевалке встал на весы — оказалось, потерял шесть килограммов. Не помню, сколько пролежал на лавке, потом добрел до душевой, встал под холодную воду, хотя это делать категорически нельзя. Да я и не чувствовал, какая вода — горячая или холодная, всё притупилось.
— Нам было не до шуток. Кто-то заглянул в раздевалку, поторопил: давай быстрее, а то последний автобус отходит. Я понимал, что до автобуса не дойду, отмахнулся — езжайте, сам приеду. Наконец запихал вещи в баул, а нести сил нет. Стал искать уголок, где сумку спрятать до завтра, потом понял — могу на следующий день без формы остаться. Видели в кино паломников, которые котомку на палке через плечо несут? Вот я на ручке ракетки так спортивную сумку пристроил — руки-то не держали.
Вижу перед входом «рафик» и водитель у открытого капота. Я, ни слова не говоря, открыл дверь и рухнул в салон: лежу, сердце колотится… Водитель спрашивает: «Куда тебе?» С трудом выговаривая слова, невнятно ответил: «На дачу Совмина, три километра». Мы там жили на соревнованиях. Подъехали, у корпуса наши теннисистки на лавочке сидят, спрашивают: «Как сыграли?» Говорю: «Не доиграли», — а сам чувствую, на второй этаж подняться не смогу. Присел прямо на землю, прислонился к завалинке, стал ждать, пока все разойдутся. Понимаю, что надо попить — организм полностью обезвожен, добрел до столовой, налил боржоми, а одной рукой поднять стакан не смог. Взял бокал с трудом двумя руками, зубы застучали о стекло, как в кинокомедиях про алкашей.
Мы с Толей столовались вместе; смотрю, он, вернувшись из больницы, ни до чего не дотронулся. Да и я о еде думать не мог. Бросил баул около кухни и по перилам вскарабкался на второй этаж, где мы жили в одном номере. В темноте наощупь добрался до кровати и рухнул не раздеваясь. Но заснуть не могу — в комнате что-то стучит как метроном. Говорю: «Толь, ты спишь?» В ответ стук только усиливается. Думаю: глюки, что ли? Из последних сил встал, зажег свет, смотрю — Толя землистого цвета, и зубы в судороге колотятся.
Откуда энергия взялась? Кубарем скатился по лестнице, чуть не разнес дверь доктору Когановскому: «Толя умирает!» Волкова оттирали горячей водой, давали какие-то препараты, приводили в чувство, а у меня перед глазами всю ночь что-то шаталось.
Утром сквозь дремоту слышу — опять постукивание. Думаю: неужели у Толи опять приступ? Приоткрыл глаза, смотрю — за окном барабанит дождь, значит, играть нельзя, а это для нас спасение. Но сообразил, дождь может кончиться, тогда к вечеру позовут на корт, поэтому как угодно, но организм надо попытаться восстановить, разогнать кровь. Пошел на пробежку, хотя это и громко сказано, но минут двадцать, двадцать пять подвигался. А Толя так и не поднялся, лежал целый день. С дождем ему повезло больше: если бы нас позвали на доигровку, он бы на корт не вышел, хотя, справедливости ради, надо заметить, что и мое состояние было немногим лучше. Дождь, к нашей радости, шел целые сутки, мы потихоньку оклемались.
— Они никуда не девались, даже в полуобморочном состоянии. Теперь я предложил: «Толя, ты был прав, доигрывать пятый сет — это орел или решка. Начнем всё с начала». Он согласился, и я пошел к Андрееву: «Сергей Сергеевич, вы в аналогичной ситуации приняли решение проводить матч по новой. Давайте и теперь так поступим». Но он уперся: «Нет, будете доигрывать!».
Дождь кончился, звонят: «Играешь через полчаса на другом корте». На «Динамо», где мы сражались, все было залито водой, а на «Спартаке» кое-как площадку привели в порядок. Приезжаю — Толя уже размялся, а мне Андреев кричит: «Ты опоздал, запишем тебе поражение». Я не стал возмущаться, реагировать на подколки себе дороже. Четвертый сет довел до победы, а в решающем пятом сразу Волков повел 3:0. Сказалось, что я был посвежее, сравнял счет и вырвался вперед 5:3. Но четверть часа не мог последнее очко выиграть.
Но мысли, когда все поставлено на кон, четкие: «Если сейчас забью, он никогда меня не победит, а если проиграю — мне никогда в жизни у Толи не выиграть». И дальше происходит нечто непостижимое: неожиданно для себя и Толи на фоне усталости я подаю как во дворе — снизу, он в оцепенении бьет в сетку. Победа!
Мы еще не раз встречались с Толей на корте. И даже если я находился не в лучшей форме, а он в отличной, Волков у меня ни разу в жизни больше не выиграл.
